Этот день всегда был тихий и пьяный. Я застал их молодыми и бодрыми, они были моложе, чем я сейчас. Награды они надевали только раз в году, только в этот день, и становилось видно, как их много. Становилось видно, что все воевали. Всё их поколение.
Они ненавидели шум и пафос. Они пропускали всю торжественную часть, когда шли демонстрации, казённые скучные митинги и матюгальник орал на весь город военные песни, и только потом они выходили на улицы и сползались на лавочки перед танком Т-34. Медальки позвякивали, было видно, что они их стеснялись, но такова была традиция - в этот день надо было надеть награды.
Они сидели на лавочках и тихо бухали. Они никогда ни о чём не рассказывали, они даже между собой почти не разговаривали. Иногда перекидывались короткими фразами -
— Ты у кого воевал?
— У Рокоссовского.
— А я у Конева. Ну будь здоров.
И всё. Слов им больше было не нужно. Им было понятно, где и как ты воевал. А дальше они только пили, тихо и молча. Им было кого помянуть и что вспомнить, но говорить об этом у них было не принято.
Под вечер они изрядно набирались, но всё равно никогда не шумели. Это были крепкие мужики, они умели держать стакан. Они только пили и плакали, плакали и пили. Плакать они тоже умели. Они не ныли и не хлюпали, они только тихо стонали и вытирали глаза рукавом.
А потом их забирали жёны. Приходили крепкие тётки, поднимали их с лавочек, перекидывали руку через плечо, и уводили, как уводят легкораненых с поля боя. И тоже молча, тихо и упористо, как тянет поклажу тягловая лошадь.
В этот день батя тоже нажирался и плакал. Он тоже не смотрел парады и митинги, он ждал, когда покажут "В бой идут одни старики". Этот фильм в этот день был обязательной частью программы.
К моменту начала фильма батя накрывал небольшую полянку. Он ставил табуретку между креслом и теликом, стелил газетку, расставлял бухло и закуску. Закуска была непритязательная. Жареная картошечка, пара мочёных антоновских яблочек, остатки зимней кислой капусты и братские могилы - килька в томатном соусе.
Батя быстро нажирался и к середине фильма начинал тыкать пальцем в экран и громко мычал -
— Вот смотри, смотри, Лапаня. Смотри. Это фильм про твоего деда.
Пока я был маленький, я не понимал, в чём тут дело. Я сидел на детских санках возле батиного кресла и пытался врубиться, какая связь между этим замечательным фильмом и моим загадочным дедом. Но это продолжалось из года в год, я подрастал, и стал замечать в титрах надпись "снято по воспоминаниям лётчиков Киевского военного округа". А потом я узнал, что мой дед Пётр Филиппович Скляров погиб под Киевом в июле 1941 года. А потом я узнал, что по его подвигу снят эпизод с Кузнечиком, когда Кузнечик поднимает самолёт под бомбёжкой во время налёта, кого-то валит и благополучно садится. И все радуются, и ему наливают. Выяснилось, что мой дед вот так же, при налёте на аэродром, когда все гасились от бомбёжки, выбежал из укрытия, сумел поднять самолёт под бомбёжкой, завалил двух Мессеров, а потом сам погиб. Их было много, а он один, и они его завалили. То есть мой дед некоторым образом прототип Кузнечика, только дед мой погиб, а Кузнечика в фильме оставили в живых, чтоб не расстраиваться.
Когда вся картина для меня стала понятна, мне было лестно, конечно, что осталась такая память о деде. Даже могилы лётчиков в фильме похожи на могилу моего деда. А потом я подумал - наверное, было бы справедливо, если бы о каждом бойце, о каждом ветеране в каком-нибудь фильме был такой эпизод. Но это вряд ли, подумал я, никакой киноплёнки не хватит. Поэтому лучшая память о солдатах-героях - это просто тихо их помянуть. Тихо, без понтов, фанфар и парадов, безо всей этой пошлятины. Эту пошлятину они не любили.
Надо тихо их помянуть. Может быть, и поплакать. Поплакать не впадлу. Это праздник со слезами на глазах, как пелось в хорошей песенке. Лучше поплакать, чем корявые понты колотить, размахивать флагами и рвать тельники, что мы можем повторить. Что ты можешь повторить, сынок? Повторялка не выросла. Лучше помолись о павших героях. Не умеешь молиться - тихо помяни и утешься. Уверяю тебя, твои понты они бы сегодня не поняли. В ухо бы дали, а рука у них была тяжёлая. Это я помню.
